| |||
|
. Владыка во время ревизии приехал к о. Герасиму и после того как осмотрел его полуразваленный храм, и выслушал рассказ о его жизни он вошёл к нему в дом. ……..Свой душевный разлад, свои последующие муки сомнения в существовании Бога и промысла отец Герасим передавал уже отрывочными фразами. Жутко было слушать его. Это был бред сумасшедшего, тяжелые вопли кощунника. Рассказ свой отец Герасим скорее оборвал, чем кончил. И не вздохом, а каким-то глухим стоном вырвался из его груди воздух, задерживавшийся там порывистым неровным дыханием. Круто повернувшись, он остановился перед епископом и впился в него своим взглядом. Глаза его были полны безумного ужаса. Господи спаси нас и помилуй! - Содрогаясь, промолвил владыка. - Отец Герасим Вы успокойтесь... сядьте... выслушайте меня... Вас? Выслушать... Зачем? - Дико захохотал отец Герасим, - будете доказывать мне бытие Бога, утешать надеждами на будущее, на будущую жизнь, сулить мне рай... О, прокляты пусть будут те, кто может наслаждаться раем, под вой и стоны несчастных страдальцев на земле, под скрежет зубов безумных грешников в аду. Пусть блаженствует, кто может. Я не могу. Я не хочу такого рая... Это был последний крик наболевшей души. Отец Герасим не выдержал. Он упал на стул и, схватившись обеими руками за голову, глухо зарычал. Владыка встал и прошелся по комнате. Дойдя до переднего угла, в котором висела икона, он несколько раз перекрестился. Прошёлся опять по комнате в глубоком раздумье, и, наконец, остановился около отца Герасима. Молча трижды перекрестил его и, положив свою руку ему на плечо, правой крепко прижал к своей груди его голову. Так когда-то давно ласкала отца Герасима его бедная, горячо любимая им мать, когда ее Гераська, приезжая из духовного училища на каникулы, не выдерживал при свидании и заливался слезами, рассказывая о невзгодах Никогда ничего не говорила ему в ответ, только крепче и крепче прижимала к своей груди его голову и все чаше и чаше гладила его рукой. Тепло материнской ласки скоро осушало Герасимовы слезы, и минут через десять он бегал уже по селу, резвый, веселый, счастливый. Давно это было. Теперь отец Герасим сам многих отогревал, но собственного сердца ему некому было отогреть, и суровая жизнь, обвевая его пронизывающим холодом, успела задернуть его грудь ледяным покровом. Ласка владыки напомнила отцу Герасиму детство и мать. В груди очутилось давно уже позабытое чувство сердечной теплоты. Лед растаял. Отец Герасим схватил руку владыки и несколько раз горячо поцеловал ее. - Ну вот, так-то лучше, - промолвил владыка, поняв этот душевный порыв отца Герасима. А теперь вы, все-таки, выслушайте меня... Вы не угадали... Раем я вас утешать не буду и не будем говорить о том, чего лично не знаем. Поговорим о том, что видели, и видят, и могут видеть наши глаза... Владыка опустил руки, прошелся опять по комнате, как бы собираясь с мыслями, и затем, присев на стул, начал: - Вы пришли к такому безотрадному состоянию I потому, что увидели страдания отдельных людей, обобщили их и ужаснулись бездне несчастий, постигающих человечество; "прозрели", как вы говорите "язву" человечества и от сознания своего бессилия в борьбе с ней впали в отчаяние... Да, Владыка. И вы будете мне говорить теперь, что нельзя делать такого обобщения, что это - игра болезненного воображения... Что от страданий отдельных лиц не погибнет человечество... Совсем не то... Наоборот: я вам хочу сказать, что вы считающий себя прозревшим "язву", разъедающую человечество, в действительности не постигли и сотой доли ее... Что вы увидели? Пьяницу, ночлежника, заживо изъеденного сифилисом, заживо сгнившего и умершего в болоте собственной блевотины. Это был самый наглядный пример в вашей жизни. "Язва" была у нас перед глазами, и видели ее разъедающее действие, обоняли ее зловоние и поняли, насколько грязен, смраден, гнил и нечист человек, от трупа пьяницы вы перешли к остальным ночлежникам, и на лицах увидали тоже "печать язвы", т. е. провалившиеся у кой - кого носы, подозрительные пятна, сыпи и т. п. Вспомнили, сколько таких ночлежек и всяких притонов, включая и публичные дома, рассыпано по лицу земли, подсчитали, приблизительно, число находящихся в них и... ужаснулись. Слишком рано... ведь не одних подонков общества, его отбросы, разъедает сифилис... Вы найдете целые села и деревни во всех почти государствах света, сплошь зараженные этой болезнью. Включите их в ваше число. Далее, присмотритесь к "чистому" обществу, не найдете ли вы и здесь под бархатом и шелком, прикрытую белоснежным бельем, печать все той же язвы. Перекиньтесь мыслью на водные, кумысолечебные и всякие другие курорты: там эти больные составляют добрую половину, а ведь все из высшего общества. Подсчитайте и этих. Затем, ведь не один сифилис подкашивает человека. Чума, проказа, тиф, холера, чесотка... чахотка... Доктор затруднится перечислить вам все существовавшие, и теперь существующие болезни. Язва, разъедающая человечество, многообразна и всеобща. Число жертв ее равняется числу людей, живущих на земле. Печать ее на каждом человеке. Она и на опухшем лице довольного толстяка, и на бледном, угреватом лице малокровного юноши, и на тоненькой изящной фигурке худосочной девицы. Она на простецах и монахах, на священниках и на мирянах, на царях и на солдатах, на детях и на взрослых. Не существовало еще, и не будет существовать никогда такого человека, на котором бы ее не было, она на всех. Она на вас, она на мне... На вас-то, Владыка, какая язва! - с недоумением спросил отец Герасим, глядя на крепкую, статную фигуру епископа, на его чистое, с легким румянцем, пробивавшимся сквозь слегка загоревшую кожу, красивое и светлое лицо. Вот в том-то и беда наша, что мы не видим этого. Пораженные язвой наши чувства, которыми мы познаем внешний и внутренний мир, притупились. Мы не видим язвы, мы не слышим ее смрада... Только тогда, когда человек сляжет на смертный одр и испустит свой последний вздох, когда язва охватит, проступит, разъест и разложит человека окончательно, когда превратит она его в то, что мы называем трупом, только тогда наши отупевшие органы чувств прозревают язву человека, и мы бежим от него, затыкая нос от страшного, смрадного трупного запаха... Да! Только тогда мы обоняем запах смерти... Запах язвы, запах смерти многообразен, как многообразна сама язва, но в сущности-то он один и тот же, С этим запахом каждый человек рождается в свет. Акушеркам и докторам хорошо известен запах от роженицы и от новорожденного на свет ребенка. С запахом язвы человек ходит и всю свою жизнь... Вы не слышите от меня этого запаха? И от многих тоже не услышите. Почему? Потому, что ежедневными умыва¬ниями, всякими омываниями, купанием, банями, обтираниями, проветриванием одежды и тела свежим воздухом или солнечными лучами, затем втираниями душистых мазей, ароматом всевозможных изделий парфюмерии люди добиваются того, что заглушают природный запах своего тела, или, вернее, этой именно язвы. Потому и не замечают ее. Да! человек смердит... Возьмите самых здоровых, чистых людей, человек десять, продержите несколько времени в маленькой комнате, и вы увидите, как эти чистые люди своим дыханием, испарениями, и источениями своего тела испортят воздух. Продержите их подольше, и от душного, тяжелого, смрадного воздуха вы начнете задыхаться. Или возьмите любую обладательницу чистого, белого, румяного девственного тела. Отберите от нее всю парфюмерию. Пусть она месяца три, четыре не омывается, не переменяет белья, не ходит в баню, не купается и т. д. И вы услышите от нее тот же тяжелый запах язвы... Человек живет в атмосфере "язвы". Ею он дышит. Ее запахом смердит его дыхание. Вы знаете, как пахнет у людей изо рта. Вы отличите этот запах от множества других, которые зависят от качества принятой пищи; у некоторых он настолько смраден, что нарушает любовное, согласное сожительство супругов. Обширно царство язвы, и не один только человек раб ее. Болеет, гниет, разлагается, тлеет и смердит не одно человечество. Тому же подвержены и звери, птицы, и насекомые. "Вся тварь, - по слову апостола Павла, -стонет и мучается" (Рим. 8 гл. 22-й ст.). И все от той же язвы. Ее печать и на неодушевленной природе. Смердит порою воздух, смердит и гниет вода, тлеют и разлагаются растения, и, разлагаясь, меняют аромат цветов на запах плесени и гнили. Это все тот же смертный запах все той же язвы. Она вселенская... Она в земле и на земле. Ее соки попадают в цветы, с которых пчелы собирают мед. Последний, в таких случаях, является отравой человека... Тут владыка встал, прошелся несколько раз по комнате и снова сел. Глубоко сосредоточенно следивший за полетом мыслей владыки, отец Герасим сидел неподвижно и молча, заинтересовавшись теми широкими обобщениями, по-видимому, самых разнообразных явлений в мире, которые делал епископ, и чем дальше говорил он, тем более и более удивлялся ему отец Герасим. Не таких речей он ждал от архиерея. Он предполагал, что умный и несомненно добрый владыка, как сам искренне верующий, начнет и его утешать обычно употребляемыми в таких случаях общими речами, уснащенными текстами Священного Писания, с бесконечными вариациями все одной и той же темы о смирении, о терпении, о молитве. На такое утешение у отца Герасима был уже готов ответ. Этот ответ был соткан из горьких фактов жизни, из тех мучительных противоречий между словом и делом, которые чаще всего бывают у лиц говорящих "от Священного Писания". Порешив не щадить себя, отец Герасим намеревался тоже без пощады бросить этот желчный и ядовитый, ответ в лицо архиерею. К его удивлению, владыка не подавал к тому никакого повода. В его словах совсем не видно было утешения, и речь его была настолько нова и необычайна для архиерея, что отец Герасим забыл о своем ответе и еще с большей сосредоточенностью стал следить за ходом мыслей владыки, стараясь предугадывать вывод. Но из сказанного еще нельзя было предугадать никакого вывода, и отец Герасим ждал продолжения разговора. Владыка не замедлил. Лишь немного передохнув, он снова начал: - Человек состоит из души и тела. Так выражаются по общепринятому. В действительности, мы видим других и сознаем себя, как единое не составное существо, которому имя ЧЕЛОВЕК. Он и не тело, и не дух. Он то и другое вместе. Но не как две составные части. Тут тайна, еще не раскрытая умом людей. Только в теории, в уме, можно делить человека на душу и тело. В действительности они так же неотделимы, как неотделим кусок говядины от тела кошки, проглотившей и переварившей его. Указать в действительности, где у человека кончается тело и начинается душа, невозможно... Тут два начала - материя и дух - соединились, и плод их взаимодействия есть человек. И "язва" тоже тут не разделилась, и плод ее работы на духовной стороне человека есть обратная сторона человеческой культуры. Представьте себе, в одной общей картине все произведения человеческого духа, приглядитесь внимательно, и вы заметите на них печать "язвы". И в этой сфере она тоже все душит, мертвит и разлагает. Тут она еще более многообразна и бесчисленна, по так же мало исследована. Прозревая ее, апостол Иаков говорит: "Все в мире похоть плоти, похоть очес, и гордость житейская". Она причина внезапного упадка таланта у писателей. Она виновница неудачного правления царей. Она враг всякой радости и счастья. Непонятно? Возьмем пример. Вот вы перед министром с проектом какого-нибудь хорошего дела. Министра знаете вы, как человека доброго, отзывчивого, приветливого в обращении. Заметив у вас добрую мысль, он поддержит ее, и выйдет в результате доброе дело. Но придите к этому министру, когда он не выспался или не переварил обеда, или когда он страдает катаром желудка и т. д., и он встретил вас брюзжанием, ничего хорошего в вас не найдет и своим гнилым словом убьет благую вашу мысль. И язву свою передаст вам. Поговорив с ним в такую минуту, вы тоже выйдете от него раздражительным и мрачным. Все пессимисты в мире, в сущности, больные люди. Их мрачные теории суть не что иное, как результат тех или других ненормальностей в отправлениях организма. Стонет, страдает народ в государстве, расстроилось его политико-экономическое положение, - ищите причину в ненормальностях мозговых функций в головах правителей или даже в их желудочных расстройствах. Если получше послушаете какую-нибудь музыкальную пьесу, и после нее вам станет тоскливо, грустно, или вы ощутите в себе какое-то смутное чувство неудовлетворенности, туманного порыва в даль, знайте, что это печать "язвы", наложенной на пьесу ее автором, пораженным уже "язвой". Тоскливая, заунывная песня русского мужика - результат постоянного недоедания и частых голодовок с их спутниками - всякими болезнями. То же в литературе и искусствах... музыкальные произведения для танцев отличаются веселостью... Они назначены ведь для веселья, но загляните в историю происхождения тех меланхолических вальсов, от которых молодежи не танцевать хочется, а плакать. Это в большинстве случаев произведения чахоточных авторов, в минуты своего творчества харкавших кровью. Преступники-рецидивисты - дети родителей, изъеденных все той же язвой. Тут действует один из ее бесчисленных когтей, которыми она терзает человечество. Этот коготь известен под названием алкоголя. А таких ядов, убивающих в человеке жизнь, много. Большая часть их еще науке не известна. И все они все та же "язва"... Работа "язвы" доступна наблюдению. Возьмите мысленно бойкого ученика - талантливого юношу, удивляющего своих родителей и школьное начальство своими блестящими успехами, стараниями, прилежанием, добрыми наклонностями. Лишите этого ученика свежего воздуха: пусть наживает себе он, допустим малокровие; расстройте его половые отправления, и вы увидите, как отупеет его ум, ослабнет память, зачахнет воля. Через больший или меньший период времени он обратится в тупоголового лентяя, а несколько шагов дальше, и в преступника... И тут все эти двойки и единицы по успехам и по поведению - печать все той же "язвы". "Язвой" поражен самый родник бытия. Здоровый инстинкт размножения - заповедь "плодитесь и размножайтесь" - положенный в основу счастья, семейный очаг жизни, изъеден "язвой". И семейная жизнь обратилась для человека в ад. Тут работа "язвы" наиболее планомерна. Тут, например, если в предыдущих поколениях прадедов, дедов и отцов поражена была преимущественно физическая, телесная природа, в последующих поколениях отцов, сынов и внуков следуют аборты и выкидыши, недоноски, а иногда и совсем иссякает родник: получаются бездетные родители. Если же в предыдущих поколениях поражаема была преимущественно духовная сторона, получались неврастеники, психопаты, сумасшедшие, эпилептики, маньяки, идиоты, уроды, вроде сиамских близнецов, временами прямо-таки чудовища, которых уже нельзя назвать и человеком. На них смотрит человек и в безотчетном ужасе, бледнея, отступает... Как имя этой "язве"? - Имени ей нет. Она известна людям под тысячами названий, но имени, которое определяло бы ее сущность, нет. Её проявления на человеке люди называют болезнями, пороком. Ее переживание - страданиями, мучением, слезами, воплями и стонами людей, горем. Продукт работы ее в мире зовут нечистотою, гноем, тиной, гнилью, скверной. Отражение на экономической жизни человека - нищетой и беднотой. Присутствие ее в воздухе, воде и пище зовется заразой, ядом, вообще тем, что вредно человеку. В сфере деятельности мыслей, чувств и воли человека, ее проявления зовутся грехами, нечестием, заблуждением, беззаконием, преступлением, ошибками и в переносном смысле - мраком, тенью смертной, мертвой спячкой. Цель ее работы - уничтожение всего живущего на свете и окончательное распадение, разложение вселенной. Результат ее работы в людях и животных наименован вырождением, а последний акт этой работы люди назвали смертью. Сама же она остается безымянной. Может быть, будущие поколения людей проникнут в тайну "язвы", постигнут ее сущность и дадут ей имя, а теперь, когда, нащупывая в себе мысль о ней, люди желают назвать ее общим именем, то они употребляют в таких случаях слово: зло. Так вот, на борьбу с каким врагом вы выступили... Не один вы... С ним борются во всеоружии науки доктора. Бой идет с ним по всему лицу земному. В каждом городе, а теперь почти и во всех селах имеются склады оружия -аптеки. Больницы, клиники, лечебницы, госпитали -главная арена боя. Борются с ним правители, законодатели, судьи, философы, ученые и мудрецы, писатели, художники, поэты. Есть тысячи и миллионы рядовых борцов, сплотившихся в кружки, общины, братства. Существует целая армия спасения... Спасут ли они человечество от этого врага? Ответить на это можете и вы, и всякий человек, если обратит внимание на то, каким оружием борются люди с этим врагом. У правителя и судьи орудие борьбы - закон. Он говорит человеку: "Не делай этого, а делай то-то и то-то". И когда человек делает не то, что велит закон, он карает, бьет и вяжет человека. Но в результате измученные и избитые законом люди кричат одно ему в ответ: "И рады делать, но не можем". Из всех законов наилучший - закон, данный Богом, но и этим законом только "познается грех" (Рим. 3 гл. 20 .), т. е. , если человек поражен "язвой" уже настолько, что собственная совесть ему уже не может указать, что есть в нем дурного и хорошего, что есть зло, и что - добро, то тогда является ему на помощь писаный закон, который человек может прочитать и из прочитанного узнать, что - зло, и что - добро. Но и при этом законе апостол Павел сказал, что он "бессилен, будучи ослаблен плотию" (Рим. 8 гл. 3. ), т. е. "язва" уже настолько разъела человека, что он уже не может делать того, что требует закон. И тот же апостол о себе сказал: "Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю" (Рим. 7 гл. 19 ст.)... Это было сказано почти две тысячи лет тому назад, но только теперь, да и то не вполне, общество сознало, что все преступники, в сущности, больные люди. Философы, ученые, мудрецы хотят проникнуть в тайну язвы, постичь врага и открыть глаза человеку. Это разведчики на поле битвы. Но тщетны их усилия. Пораженный язвой ум человеческий скоро устает в борьбе и часто заблуждается, повторяя в новой форме свои прежние ошибки. Да если бы ему и удалось узнать врага, он услыхал бы от человечества один ответ: "Мало знать врага: нужно уметь и победить его". Что делают писатели, художники, поэты? Это вдохновители борцов. Прозревая царство язвы, они видят, что душно, смрадно стало на земле, что человек задыхается в атмосфере язвы и, чтобы спасти его, рисуют ему идеалы новой жизни, иного бытия из царства света, истины, любви, свободы, красоты и силы, будят и манят к этим идеалам человечество. Но обезволенные люди, просыпаясь на минуты от мертвой спячки, могут лишь сознавать, как глубоко засосало их болото язвы и, чувствуя свое бессилие, отвечают все одним и тем же словом: "Не можем". Сколько ни вдохновляй солдата на войне, он не возьмет ружья, если у него обе руки в параличе... В бессилии слова вы, отец Герасим, убедились сами в своей борьбе с пороками ночлежников. Вы слово бросили и принялись за медицину, сделались врачом. Да, это орудие наиболее действенное. Еще на грани зачинавшихся веков человек подметил в самой же природе силы, враждебные язве, и стал пользоваться ими, проще говоря, стал лечиться. Сначала каждый себя самого, потом явились специалисты, всякие знахари, уступившие со временем свое искусство врачебной науке, а свое место - докторам. Первый успех опьяняет человека, а тут первый успех был вместе с крупным успехом. Человек выступил на борьбу с царством язвы, так сказать, вися в воздухе и с завязанными глазами. Теперь он нащупал у себя под ногами почву. У него явилось сознание возможности не только вести борьбу, но и одержать победу. Пошли толки о "живой воде", о "жизненном эликсире", о "философском камне" и т. д. Юные пионеры естественных наук с пылом брались за спасение человека и горячо убеждали его, что это вполне возможная вещь и, если они сейчас этого не могут сделать, то только потому, что наука еще в зачаточном состоянии, что природа еще не изучена, но с развитием науки, какой-нибудь гений несомненно преподнесет человечеству, что-то такое, вроде живой воды, что даст одряхлевшему, исхудавшему, обессиленному человеку жизненные силы, и человечество заблещет могущественным здоровьем, неувядаемой красотой, божественным разумом и станет бессмертным. Когда в науке стал преимуществовать экспериментальный метод, она отказалась от своих утопий и поняла, - все, что она может сделать для человека, это - поддержать жизнь в человеке. А самой жизни она дать не может. Человек родится с известным запасом жизненных сил, который и расходует на протяжении того или другого срока. Израсходует человек всё свои жизненные силы и умирает. Он может их растратить быстро и погибнуть во цвете лет или даже, не успевши расцвести, но может, относясь к ним экономно, бережливо, продлить свой век. Вот тут-то и может оказать ему существенную пользу медицина. Соблюдая правила гигиены и пользуясь успехами гигиены и услугами фармакологии, человек отстраняет от себя то, что губит его силы и тем увеличивает срок своего пребывания на земле. Имеется у вас, допустим, шуба. Вы можете предохранить ее от моли, бережно ее носить, своевременно зашить расползающийся шов, положить заплату на дыру и проносить ее, таким образом, всю свою жизнь и даже передать в наследство сыну. Но износившуюся все-таки, в конце концов, шубу, вы не можете же сделать новой и ничего не можете вы сделать для того, чтобы ваша шуба не изнашивалась, а, наоборот, с каждым годом становилась все крепче и новее. Точь-в-точь то же и в медицине: вся работа докторов, в сущности, есть не что иное, как предохранение от моли и накладывание швов и заплат на ветшающую телесную оболочку человеческого духа. В битве с "язвой" эти борцы отстаивают человека, выхватывают на время из ее когтей жертвы, но сама "язва" остается неуязвимой, и человечество ветшает все более и более тяжелой думой, владыка опустил голову; на его лицо упала тень от клобука. И без того слабый свет лампы тускнел, очевидно, от недостатка керосина. Отец Герасим встал, подлил керосину и поднял фитиль. - Так вот догорала и жизнь в человечестве, - сказал владыка, когда отец Герасим, поправив лампу, сел опять на свое место, - по библейскому сказанию, жизнь первых поколений людей считалась сотнями лет: многие из них немного не дотягивали до полной тысячи. Человек тогда был живуч. Этому не противоречат и естественные науки. Царство "язвы", очевидно, тогда было необширно и несильно. Но вот уже во времена Ноя жизнь людей сократилась до 120 лет. Это был максимальный срок жизни человека. Царство язвы распространилось, стало могучим, и воссмердела вся земля. Вселенной угрожала гибель. Рушилось все живое, растлевалось. Жизненные силы оскудевали. Люди стали "вырождаться". Венец творения, свободный царь природы, человек, - это чудное существо, происшедшее от соединения могучих двух начал - материи и духа - постепенно опустился до степени животного и мог совсем исчезнуть, выродиться, как выродились и исчезли, например, с лица земли мамонты... Когда где-нибудь появится холера, стремятся скорее уничтожить заразу. Сжигают постель, вещи, оставшиеся от больных, проветривают помещение, чистят, промывают белье, одежду. Огнем, водой и всякими антисептическими средствами стараются поразить и уничтожить носителей заразы... Точь-в-точь то же самое случилось в мире в момент, о котором мы говорим. Водами страшного всемирного потопа была очищена вся земля. Это была мировая чистка, всемирная дезинфекция, произведенная не человеком. Все, изъеденное заразой, было уничтожено. Пропитанная заразой земная поверхность была омыта и вновь покрыта плодородным илом. Но... "язва" не была истреблена. Она ведь была и в Ное, и в членах его семейства, и в посаженных в ковчег животных... Она была только ослаблена... Бережливая хозяйка, просматривая какое-нибудь дорогое платье из своего приданного и видя, что оно попортилось от времени, кое-где полиняло, а местами и прогнило, берет ножницы, распарывает платье, обрезает гнилые места и, выбрав куски, которые покрепче, сшивает из них новый костюмчик для своей дочери. Из платья выходит платьице. Из мощных тысячелетних титанов, из "этих сильных издревле славных людей", дерзавших в гордости своей бороться с небом, выкроен был послепотопный человек, в сто двадцать лет уже сходивший в могилу. Правда, сам Ной прожил 950 лет. Это был самый крепкий, менее поврежденный кусок материи, из которой соткано человечество. Потому он и был сохранен. Но после Ноя число дней жизни человека быстро падает. И 120-летние становятся уже исключением. Уже царь Давид максимум человеческой жизни определяет 70-80-ю годами, да и из этого числа, говорит он, большинство лет составляют годы бесплодного труда, болезней, мук. Человек не столько жил, сколько мучился, страдал. Мы не знаем, но можем догадаться, до какого состояния дошли тогда люди: не те, которые стали строить города, сплачиваться в государства и оставили после себя следы культуры, как, например, евреи, греки, римляне и др., а те, которые разбрелись после вавилонского столпотворения по всему лицу земному, поселились в пещерах, лесах, ущельях гор, и даже имена которых остались неизвестными. Если и в городах человек дошел до скотского состояния - пример Содома и Гоморры, - то что же стало с теми, которые жили на лоне природы и, как истые дети природы, руководились только законами животной жизни? Вы слышали, конечно, про Дарвина. По его теории человек произошел от обезьяны. Но ведь эту гипотезу можно мыслить и в обратном порядке: обезьяна произошла от человека. "Какая-нибудь человекообразная обезьяна, - говорят ученые, - в период изменяемости специфических свойств своих народила детей, снабженных новыми признаками. Анормально большой мозг, заключенный в объемистом черепе, позволил быстро развиться умственным способностям, более мощным, чем у родителей. Эта особенность должна была быть переданной потомству, и так как она имела очень большое значение в борьбе за существование, то новая раса должна была установиться и стать преобладающей. Умственное развитие вызвало усовершенствование пищи. Звериные челюсти оказались излишними, также и цепкие лапы. Их заменили обыкновенные наши зубы, руки, ноги. Получился человек". Так говорят ученые. А я говорю, что все это могло произойти и в обратном порядке: какая-нибудь зверообразная человеческая чета, в период изменяемости специфических свойств своих, народила детей, утративших что-либо из человеческих свойств. Ненормально развитой мозг, заключенный в неправильно развившемся черепе, не позволил развиться умственным способностям. Этот недостаток должен был быть переданным потомству: и так как он имел большое значение в борьбе за существование, то получилась новая низшая раса, которая, не будучи в состоянии конкурировать с людьми, бежала в леса, где вынуждена была питаться грубой пищей и спасаться на деревьях, благодаря чему у людей развились звериные челюсти, а руки и ноги превратились в цепкие лапы. Получилась обезьяна. Говорят, человечество прогрессирует. А, по-моему, всю жизнь человечества на всем протяжении прожитых им тысячелетий нужно представлять движущейся по двум ломаным линиям, которые выходят из одной точки, но затем расходятся, - одна, извиваясь и уходя в пространство, постепенно повышается, - другая тоже образуя то большие, то меньшие колена, постепенно понижается. Адам - исходная точка. Происшедшее от него и размножившееся человечество в лице одних стремилось к лучшему, к совершенству, двигалось по восходящей линии, в лице других - не искало ничего, кроме широкого и полного удовлетворения своих инстинктов, а потому, за невозможностью остановиться на точке замерзания, опускалось ниже и ниже, образуя нисходящую линию. Больше всего приложили стараний, если можно так выразиться, к улучшению и усовершенствованию породы человека греки. Они заботились о его всестороннем развитии. Каковых результатов достигли они, об этом мы можем судить по остаткам пластического искусства античного мира. Статуи Аполлона, Венеры, Геркулеса и др. и теперь чаруют нас идеальной красотой человека, именно человека, а не одних только форм его тела. Грек в статую хотел отлить живого человека, и статуи отразили не только красоту тела, но и ум, силу, храбрость, мощь, смелость, благородство и т. д., что уже есть принадлежность духа. Жизнь человечества изобразила, таким образом, геометрический угол. Основание его - человек, крайняя точка по линии восходящей стороны угла - Аполлон, таковая же по нисходящей - прапрадед нынешнего гиббона или шимпанзе. Но Аполлон в действительности существовал лишь как прекрасная мечта художника-ваятеля, а гиббон - как факт... И тьма объяла человека.. Человечеству грозила гибель и, на этот раз, уже окончательная. Владыка замолчал, несколько утомленный продолжительной беседой, отец Герасим подавленный каким-то тяжелым чувством, сидел с глубоко поникшей головой. Время пробегало в ночной тишине. Где-то вдали, на одной из городских колоколен часы пробили полночь. За окном квартиры сгущалась темнота. Вот она, густая и мрачная, как будто зашевелилась и побежала мимо окна. Послышался свист ветра. Тяжелая волна всколыхнувшегося воздуха ударилась в оконную раму, охнула, вздрогнула и раскатилась по стеклу дребезжащими звуками. Надвигалась, очевидно, гроза. Отцу Герасиму вспомнились его бессонные ночи, мучительные призраки, но теперь они показались ему бледными и тусклыми, в сравнении с той действительностью, которую обрисовал епископ. Он понял, что действительно прозрел лишь сотую долю "язвы". Но если епископ прозрел ее всю, то почему же он так спокоен и бесстрастен? Почему в глазах его не отражается ничего, кроме глубокой, что-то прозревающей думы? И как бы в ответ на завертевшийся в мыслях отца Герасима вопрос, полилась вновь речь владыки. - Мир, растлеваясь, погибал, - заговорил владыка, -человек, разъедаемый "язвой", вырождался. И вот, когда начала оскудевать в мире жизнь, когда человечество в лице своих лучших представителей поняло, что ему грозит погибель, от которой никто не во власти избавить его, и поняв это, стало в одних местах учить прожигать свою жизнь, чтобы, получше использовав оставшиеся в его распоряжении мимолетные наслаждения, заткнуть свои уши и закрыть глаза на все мучения и страдания людей, а в других - для этой же цели, велась проповедь самоубийства, - в это время стали раздаваться кое-где отдельные голоса, говорившие о каком-то избавлении, имеющем наступить, и даже в скором времени. Особенно ясно раздавались эти голоса у евреев. Пророк Захария возвещал, что откроется дому Давидову и жителям Иерусалима источник для смытия греха и нечистоты (13 гл. 1.). Пророк Исайя так был уверен в этом, что о будущем говорил, как уже о совершившемся, и проповедовал о Некоем, который взял на себя все наши немощи и понес наши болезни. Царь Давид о Нем же возвещал, что Он не увидит тления (Пс. 15, 10.), а говоря об имеющих наступить временах, тот же Исайя пророчествовал, что тогда ни один из жителей не скажет: "Я болен ", потому что народу, живущему там, отпустятся согрешения (Ис. 33 гл. 24.). Говорили, одним словом, о том, что должно совершиться что-то такое, что поразит "язву" в голову и уничтожит главное орудие ее: тление. И действительно совершилось... Чаяния языков исполнились... Как-то странно загорелись глаза епископа. Он встал и выпрямился во весь рост. Взгляд его скользнул поверх головы отца Герасима и устремился куда-то в беспредельную заочную даль. Казалось, там, в глуби седых веков, хотел он рассмотреть то, что совершилось, и поведать о том сидевшему пред ним священнику. И вдруг почувствовал отец Герасим, что сейчас здесь с ним тоже что-то совершится. И сама, казалось, природа поняла, что здесь, в этом убогом домике сейчас решится тайна человеческой души, разрублен будет, наконец, тот мертвый узел, в который затянулась жизнь несчастного священника. И поняла это природа, и не смогла сдержаться: блеснула молнией над разоспавшейся землей и раскатилась в небе громом. Свет молнии ворвался в комнату и озарил ее. Отец Герасим невольно вздрогнул, но на лице епископа не шевельнулся ни один мускул. Уже не скромным тоном собеседника, а властным проповедническим голосом, в котором звучали ноты торжествующей радости, епископ заговорил: Какая-то величественная и страшная великая тайна совершилась в одном пункте земного шара — в Иерусалиме, среди народа и без того удивлявшего других своей странной историей. Что именно совершилось, это до сих пор в точности остается непонятным, неузнанным, непостижимым. Говорили, что появился великий пророк, властно учивший народ, творивший чудеса, за богохульство Он был казнен по закону Моисееву, но потом пронесся слух, что он воскрес. Одни поверили, другие усомнились. Но и те, и другие, и вообще все евреи только до потрясения подивились всему происшедшему и начали было успокаиваться; а многие даже спешили позабыть эту тяжелую и непонятную историю, как вдруг небольшая кучка евреев из бывших учеников казненного пророка, до тех пор никому почти неизвестная, отделилась от евреев в самостоятельную общину и стала проповедовать о том, что распятый на кресте был не кто иной, как Сам Сын Божий, равный Богу, Сам Бог... - Вы поняли, конечно, что я заговорил о христианстве, - переменив вдруг тон речи и, опустившись на стул, сказал владыка, обращаясь к отцу Герасиму, -не правда ли, какая странная догматика этого учения? Мне думается, что если бы какой-нибудь шутливый человеческий гений задался целью нарочно составлять какую-нибудь философскую систему или какое-нибудь учение, все сотканное из самых необъяснимых тайн, из прямых противоречий человеческому уму, он не смог бы превзойти нашего догматического богословия. Тут, что ни слово, начиная с учения о Троице и кончая лампадкой пред иконой, все только одни противоречия обыкновенному, здравому, не засоренному человеческому уму. Напрасно наши лучшие философские и богословские умы стараются с энергией, достойной лучшего дела, устранить эти противоречия и примирить христианство с разумом. Все их ученые и многолетние труды разбивает порой одним каким-нибудь "каверзным" вопросом простой мужик-сектант. Вам не приходилось видеть, как краснеют иногда наши мисси онеры-магистры богословия, выходящие на беседы с сектантами-рационалистами во всеоружии своей науки и не могущие ответить на вопросы не богословского, а простого мужичьего детского ума? Не говорю уж о представителях естественных наук. Им христианство представляется настолько противоречивым здравому уму, что они перестали и говорить о нем. А некоторые великие умы, которые не желают все-таки расставаться с христианством, как, например, наш Л.Н.Толстой, чтобы хоть как-нибудь избавиться от этих противоречий, решили просто совсем порешить с догматикой и стали говорить, что ее выдумали люди (иерархия), а в действительности Сам Христос ничего подобного не говорил. Неправда. В нашей догматике нет ни одного слова лишнего. Она есть полное раскрытие, путем строго логических умозаключений, подлинного учения апостолов, передавших в точности подлинные слова Христа. Если теперь христианство находят противоре¬чащим здравому уму, то ведь первые люди, услышавшие его, выразились о нем еще крепче: они называли это учение "безумием". Тогда, значит, оно еще более противоречило здравому уму. И вот, несмотря на это, оно было принято людьми, распространилось почти по всему лицу земному и теперь уже насчитывает двадцатый век своему существованию. Для многих тут загадка. А в сущности-то, дело очень просто. Разве в жизни мы принимаем только то, что очевидно для нашего ума? Часто совсем наоборот принимаем и признаем за истину то, что совсем нам непонятно. Колумб сколько не доказывал европейцам, что должна существовать Америка, никто ему не верил, а когда он съездил и привез новые вещи и новых людей и поставил их пред европейцами, тогда они должны уж были поверить, что есть действительно новая земля. Скажите деревенской старухе, что пар может возить, да еще быстрее лошади, поверит она вам? Но вот прошла через село железная дорога, и та же деревенская старуха, продолжая не понимать, как это пар возит, садится в вагон и соглашается, что пар может возить. Многие ли знают устройство телефона, и многим ли понятно действие электрического тока, но это не мешает не смыслящим ничего в физике пользоваться услугами телефона, телеграфа и признавать существование электричества. Тут факт перед глазами; его можно не понимать, так или иначе объяснять, но отвергать нельзя. По этой причине не смогли люди отвергнуть и христианство в самом начале его появления. Странная и непонятная была проповедь апостолов, но факт был у слушателей перед глазами, и они принимали христианство. О чем проповедовали апостолы? Во-первых, они ничего не проповедовали и ничему не учили, в том смысле, в каком мы теперь эти слова употребляем. Они просто ходили и рассказывали, разносили по миру "благую весть" о том, что произошло в Иерусалиме. Что же там произошло, по словам апостолов? А то, что в мире, на земле "ЖИЗНЬ ЯВИЛАСЬ, И МЫ ВИДЕЛИ, И СВИДЕТЕЛЬСТВУЕМ, И ВОЗВЕЩАЕМ ВАМ СИЮ ВЕЧНУЮ ЖИЗНЬ" (1 Ин. 1 гл. 2.), и поэтому теперь тленному сему надлежит облечься в "нетление и смертному в бессмертие" (1 Кор. 15 гл. 53.). Вот вся суть Евангелия, т. е. "благовестий". Это, выражаясь грубо, квинтэссенция апостольской проповеди. И проповедуя об этом, апостолы о себе говорили: "Мы научились отложить прежний образ жизни ветхого человека, истлевающего в похотях, и облечься в нового" (Еф. 4 гл. 21-24.). Мы уже перешли от смерти в жизнь (1 Ин. 3 гл. 14.), и хотя еще стенаем, ожидая искупления тела нашего (Рим. 8 гл. 23.), хотя внешний наш человек и продолжает еще тлеть, но внутренний со дня на день обновляется (2 Кор. 4 гл. 16.). Знаете, как обновляются, например, корнеплодные растения. В то время, как плод начинает гнить снаружи, внутри его начинает завиваться новая жизнь - росток. Все оболочки его постепенно тлеют и заменяются новыми; выньте из земли осенью посаженую весной полусгнившую луковицу, и вы найдете там совершенно новый плод... Вот это-то и есть тот факт, который постоянно был перед глазами слушателей апостольской проповеди. Люди слушали, смотрели на апостолов и видели, что это действительно какие-то новые люди. Жизнь в них била ключом. Чрезвычайно энергичные, необычайно сильные духом, с поразительно проницательным умом, прозрев¬шим в будущее, с какими-то необыкновенными телами, совершенно безболезненными, излучавшими живительные токи, так что больные, прикасаясь к ним, выздорав¬ливали, эти люди совсем не знали страха смерти. "Аще и что смертное испивали, не вредило им". Разница между проповедниками христианства и прочими людьми была так очевидна, что в одном месте -именно в Листре - язычники, увидев Павла и Варнаву, сказали: "Это боги в образе человеческом сошли к нам", а жрец Зевса бросился вскоре приносить им жертву. И много труда стоило апостолам разубедить своих слушателей, что они не боги, а обыкновенные люди, такие же, как и они... И людям захотелось быть таковыми, как апостолы. Они спрашивали, что для этого нужно сделать? Им отвечали: сначала оставьте ваш образ жизни и живите так, как мы; креститесь во имя Иисуса Христа и делайте то-то и то-то, и вы увидите, что будете перерождаться и станете такими же, как мы, потому что Христос сказал: "Уверовавшие в Меня именем Моим будут изгонять бесов, будут говорить новыми языками, будут брать змей, и, если что смертоносное выпьют, не повредит им; возложат руки на больных, и они будут здоровы" (Марк 16 гл. 17-18.). И люди исполняли, и делались подобными апостолам, и славили Казненного Пророка, и называли его Богом. И распространилось на земле христианство. Владыка задумался и, немного помолчав, продолжал. - Кстати, - вот вопрос: в самом деле, был ли Христос -Бог? Этот вопрос для многих кажется таким трудным, что, не будучи в состоянии решить его, отказываются назвать исторического Христа Богом и зовут его лишь Великим Учителем, необыкновенным Человеком, а про апостолов говорят, что они ошиблись, приняв Христа за Бога, тем более, что сам Христос никогда прямо и ясно не называл себя Богом. Не знаю, что тут непонятного? Ведь что такое Бог? Известно, что богов было у людей много: Ваал, Астарта, Зевс, Венера, Апис, Перун, Ярило и т. д. В каждой религии, которых действительно множество, человечество почитало именно все то, что, как будто, давало человеку жизнь с ее атрибутами: плодородием, здоровьем, силой, весельем, любовью, миром, счастьем, красотой. Почитал человек солнце, потому, что оно слало ему живительное тепло и пробуждало к жизни всю природу. Кланялся огню: он согревал его, очищал, уничтожал зловредные нечистоты. Боготворил мужчину и женщину, потому что они давали жизнь новому человеку и т.д. Множественность богов происходила оттого, что одни люди то, что боготворили, относили к одним предметам, другие - к другим. Вернее всего определяли Бога евреи. Для них раньше всех через пророков было открыто Творцом, что солнце не самостоятельно животворит землю, а потому что оно сотворено, и человек не бог, потому что тоже не самостоятельно дает жизнь другому человеку и, родив его, не может больше прибавить ему жизни на волос и т. д., потому что они чтили первопричину жизненных сил. Они именовали Бога - Иеговой, Сущим, Начальником жизни, Жизнью в себе самой. Христос, явившись в мир, назвал себя "Жизнью", т. е. Богом. Могли ли с этим согласиться его ученики? Возьмем пример: что такое доктор? Человек, который лечит больных. Если к вам зайдет незнакомый человек и скажет: "Я - доктор", - можете ли вы с ним согласиться? Вы можете согласиться, т. е. поверить, а можете и не согласиться, т. е. не поверить. Ну-с, а если вы лежите больной, и к вам заходит незнакомец, вынимает свои медикаменты и начинает вас лечить и действительно вылечивает, я думаю, вы будете его звать доктором, хотя бы он и не отрекомендовался вам таковым. Пока Христос жил с учениками и творил чудеса и даже им дал власть творить их, они и не думали называть его Богом. Только апостол Петр в порыве любви к своему Учителю назвал его раз Сыном Божиим, но вскоре сам же отрекся от своего исповедания вследствие страха перед иудеями. Но вот, когда в них самих забила жизнь ключом, когда они увидели, что в них появилась какая-то сила, которая перерождает их, и когда они поняли, что это есть исполнение того, что обещает им дать их Учитель, они не усомнились назвать Его "Жизнью", т. е. Богом, поверили Его воскресению, которому не верили даже тогда, когда Он им являлся после своей смерти, и смело возвестили миру: "Жизнь явилась, и мы видели, и свидетельствуем , и возвещаем вам сию вечную жизнь". И от этого они не могли уж отказаться не только страха ради иудейского, но и перед теми пытками, мучениями и казнями, которым их подвергли гонители христианства. Но это между прочим. За первыми проповедниками христианства последовал целый ряд людей, все эти мученики, исповедники, святители, отшельники: все те, именами которых наполнены наши святцы. Какие это все были могучие, сильные и телом, и духом люди с новыми способностями души, о которых раньше и понятия не имели люди. Они, например, знали тайну человеческой речи и могли понимать и говорить на незнакомых языках, читали чужие мысли, некоторые, разделенные друг от друга простран¬ством, имели какой-то непонятный для нас способ сношения, сообщения между собой. Одним словом, это все были действительно новые люди, "новое творение во Христе". А какие все они были живучие? Знаете, что такое живучесть? Отрубите ящерице хвост и отбросьте в сторону. Повертевшись, ящерица найдет свой хвост, приставит к нему свое туловище и он на ваших глазах срастется. А не найдет ящерица своего хвоста, она из собственного организма отрастит себе новый хвостик. Вот эта-то способность организма восстанавливать разрушенные ткани и называется живучестью. Современный человек почти совершенно утратил такую живучесть. Его организм представляет из себя какую-то гнилую ветошь, которая расползается от одного прикосновения. Сколько труда и времени нужно ему для того, чтобы зарастить, например, какой-нибудь рубец или восстановить разрушенные болезнью ткани. Даже восстанавливая пищей и сном свою ежедневную трату, человек постоянно испытывает дефицит. Если и восстанавливает свои силы, то всегда с минусом, иногда с очень маленьким и едва заметным, а иногда и с очень крупным. Сумма этих минусов и дает, в конце кондов, крах. Человек превращается в бессильное, измученное, слабовольное, ни к чему неспособное существо, выражаясь фигурально, в лимон, в селедку, в тряпку, в лежачую колоду и, наконец, в буквальном уже смысле, в труп. Совсем не то мы видим у первых христиан. Они именно были живучи. Возьмите, например, христианских подвижников, этих отшельников Фиваидских и других пустынь. Они не только не заботились о восстановлении своего организма, но, казалось, стремились к совершенно обратному, к тому, что как будто граничит даже с самоубийством. "Изнуряя" себя постом, постоянно проводя время в занятии тяжелым трудом, употребляя самую скудную пищу, да и ту в очень ограниченном количестве, живя, как попало и где-нибудь, в вертепах, в пещерах, в подземельях, одеваясь в лохмотья, они не только не чувствовали никакого упадка сил, но, наоборот, ясно ощущали в себе, как постепенно "внутренний" их человек обновлялся со дня на день. Каждый день прожитой жизни давал им не минус, а плюс. Жизнь начинала в них бить ключом. Жизненных сил в них так было много, что некоторые из отшельников, не зная, куда их приложить, давали им исход тем, что надевали на себя на голое тело пудовые железные обручи, цепи, зарывались по шею в землю, всходили на столпы и простаивали по сорок дней; в результате получалась долговечная жизнь и совершенно безболезненная старость. Все подвижники достигали преклонных лет и затем не умирали, а как-то засыпали. Да, позвольте, - опустил маленькую подробность, довольно характерную. Я говорил вам, что человек смердит, в широком смысле этого слова, и чтобы заглушить свой смрад, употребляет разные средства. А вот подвижники совсем не заботились о том, чтобы "благоухать". Духи и мыло они ненавидели. Многие из них не мылись, не купались, не сменяли всю жизнь белья и, удивительно, грязные и нечистые, они не смердели. Мало того, под конец от них начинал распространяться по временам тонкий, но заметно уловимый запах, напоминающий аромат душистого масла... Так вот что сделало и делает христианство. Оно победило таившийся где-то корень того, что мы с вами называем "язвой" и теперь уничтожает ее в людях и в мире. С его появлением на земле в жизни человечества произошел поворот. От последней точки в нисходящей линии - от гиббона - человечество в лице христиан повернуло и пошло по восходящей. И первым признаком того служит увеличение среднего числа, показывающего продолжи¬тельность жизни. Жизнь людей, в общем, удлинилась... Далеко в беспредельную высь уходит восходящая линия христианства. Конец ее пронизывает небо. Какая длинная, захватывающая перспектива! Переходя от вырождения к возрождению, постепенно перерождаясь, преобразовываясь, человечество, по словам апостола Павла, достигнет того, что вот это самое наше грубое, тлеющее тело станет сообразным славному телу Христа (Фил. 3 гл. 21.) Вы представляете себе евангельский образ славного тела Христа? Перенеситесь мысленно па гору Фавор. "Лицо Его сияет, как солнце, и одежды белы, как снег"... Это первые ступени той лестницы, по которой движется перерождение темного человеческого тела, ступени просветления. Всякий человек излучает, светит, по только нехорошим, темным и недоступным для нашего зрения мерцанием. Он виден бывает только иногда на могилах мертвецов, когда усиливается гниение, тление трупа в земле, и есть именно продукт тления. Похоже на то светят гнилушки в лесу темной ночью. Первым признаком перерождения человека служит исчезновение этого излучения, как результат ослабления и затем уничтожения в человеке тления. Освободившись от тления, тело приобретает способность временами, во время молитвы человека, более или менее ясно отсвечивать уже другим, светлым мерцанием, а в дальнейшем - и прямо-таки сияет. Но это еще не конец. После Фавора тело Спасителя переживает еще одну фазу развития. После могильного склепа в саду Иосифа Аримафейского оно приобретает уже новые свойства. Оно, выражаясь уподобительно и грубо, переходит из твердого состояния в газообразное. Оно могло, как бы расплываться, распространяться, делаться невидимым и затем вновь собираться, сосредоточиться в одном пункте. С этим Телом Христос входил в дома, "дверем сущим затворенным". Но и по воскресении это еще было не вполне прославленное тело, потому что, распространяясь и исчезая, оно могло собраться опять-таки в тело, по внешнему виду мало, чем отличающееся от нашего. "Не прикасайся Мне, не бо взыдох ко Отцу Моему". Была и еще одна фаза развития Тела Христова. Она совершилась в небесах. В этом окончательно прославленном человеческом теле видел Христа уже в видении апостол Иоанн на острове Патмосе. Грубый человеческий язык, в котором еще нет слов для выражения небесной красоты, и которым писал апостол Иоанн свой Апокалипсис, не смог, конечно, точно выразить зрительные ощущения апостола. Но и из тех грубых слов можно составить себе понятие о том, что такое славное Тело Христа в Его окончательной стадии преображения. "Глава Его и волосы, - говорит апостол, - белы, как белая волна, как снег; и очи Его, как пламень огненный, и ноги Его... как раскаленные в печи"... Вам приходилось сидеть когда-нибудь у пышущего камина и смотреть в самую середину раскаленной кучи углей''? Не правда ли, каким чудесным цветом горят они? Нежным, белым с розовым, сияющим, с мгновенным переливом то золотом, то серебром. Бот во что должно преобразоваться и наше смрадное, потливое, полу-гнилое тело. - Но, виноват, - спохватившись, улыбнулся епископ, - я нарушил данное вам в начале слово - говорить лишь о том, что видят наши глаза. Вернемся опять к истории и к таким фактам жизни. Простите, Владыка, один вопрос, - прервал епископа отец Герасим, - но как же нам-то сделаться, не говорю, подобными апостолам, а по крайней мере, получить те жизненные силы, которые были у подвижников, ведь мы же все крещены во имя Христа? Крещение лишь первая ступень: оно только очищает: от чего? - поговорим при случае, но жизни не дает. Что дает вообще человеку жизнь, или точнее, поддерживает в нем жизнь? Пища и питие. Не поешьте недели две и вы помрете. Из пищи и пития человек пищеварительным аппаратом вырабатывает себе тот материал, которым и возмещает ежедневную трату энергий, и на счет которого восстанавливаются отживающие ткани организма. Но, как я уже сказал, тут расход и приход дают постоянный дефицит. Оттого и происходит крах, в противном случае, т. е. если бы минус покрывался плюсом, человек никогда бы не вырождался. Вот тут и припомните разговор Христа с евреями о пище, после того, как Он совершил чудо насыщения пятью хлебами пяти тысяч человек. Христос именно в этой беседе и указал евреям на этот дефицит, происходящий оттого, что пища, принимаемая челове¬ком, сама-то по себе тоже тленная, гниющая, и таковой был даже тот необыкновенный хлеб-манна, которым питались их отцы в пустыне (и который за его чудесные свойства евреи называли ангельским, небесным хлебом), потому что и он подвержен был тлению. И указывая на это, Христос сказал евреям, что Он именно, и даст им хлеб живой, живительный, нетленный; даст им истинную пищу и истинное питие. И тут же ясно, точно и определенно разъяснил, что этот хлеб есть Его Плоть, а питие - Его Кровь, причем лишил возможности евреев понимать эти слова, в каком бы то ни было переносном смысле. Вот, кто понимал эти слова в буквальном смысле и питался этой пищей, тот и делался подобным апостолам. - Вы говорите о Таинстве Евхаристии. Но, Владыка, разве мы не причащаемся? - с какой-то опаской спросил епископа отец Герасим. Владыка, как будто, не обратил внимания на этот вопрос. Он встал, расправил отекшие от долгого сидения члены и, медленно пройдясь по комнате, остановился возле шкафа, в котором помещалась аптечка отца Герасима. - Что это здесь у вас? - указывая на большую склянку, спросил он у отца Герасима. - Хина, Владыка, - недоумевающе ответил отец Герасим. Лекарство от лихорадки... Сколько раз в день нужно принимать ее и в течение скольких дней? Раза три-четыре в день, смотря по степени болезни. Принимать, пока не пройдет лихорадка. - Итак, чтобы избавится от такой, в сущности пустяшной болезни, нужно принимать лекарство 3-4 раза в день, да раза три сходить к врачу. Так делайте же так и по отношению к тому Великому Лекарству, которое нам дал Господь. Так делали апостолы и первые христиане: они причащались ежедневно, пребывая между собой в любви и постоянно молясь. А мы, враждующие, льстивые в глаза, а за глаза готовые подставить всякому ногу, раз в год приходим к Небесному Врачу и хотим, чтобы сейчас же избавились от всех болезней своих, мук, страданий, благоприобретенных и унаследованных от своих предков; хотим, чтобы тысячелетиями портившаяся природа наша вмиг возродилась, и мы бы стали новыми людьми... Да и хотим ли? С этими ли мыслями приступаем мы к святому Таинству Причастия? Я видел в церкви раз, будучи еще молодым человеком, гвардейского офицера, который, зайдя в церковь, растерянно посмотрел по сторонам и, помахивая хлыстиком, обратился к церковному сторожу с вопросом: "Позвольте вас спросить, где тут причаща¬ются?" И когда я, возмущенный этим, спросил его, что же заставляет его, такого невера, причащаться, он, любезно расшаркавшись, сказал: "Мне, видите ли, нужно свидетельство о бытии у исповеди и причастия... Нельзя по службе... Начальство требует. Не будете ли столь любезны, разъяснить мне, как это сделать?" Так вот, во-первых, "ради свидетельства". Тут, конечно, нет таинства. Тут одно кощунство. Подобным образом относились к таинству Евхаристии коринфяне, и апостол Павел написал им: "Оттого многие из вас немощны и больны и немало умирает". А, во-вторых, люди исказили христианство, вложив в его учение другой смысл. Великое живое Божие дело в мире, дело перерождения, преобразования, воссоздания человечества, люди поняли только как "религию". Из творческих актов Божьей силы, действующей в мире – из святых таинств -создали религиозный культ, забыв, что Богу нужно единственное - поклонение "духом и истиною". "Духом", т. е. благоговейно признавать существование Бога. "Истиною", т. е. в последних даже мелочах своей жизни говорить истину, поступать по истине и всячески разоблачать ложь. И только. Богу не нужны ни наши храмы, ни поклоны, ни молебны. Все это нужно нам, чтобы сделать нас христианами. Но мы привыкли падать ниц пред идолами и от христианства усвоили себе только поклонение. Рабы страстей, разделивши всех па сильных и слабых, на богатых и бедных, на начальников и подчиненных, на господ и на прислугу, на ученых и на невежд, на судей и подсудимых и т. д. и определивши свои отношения друг к другу правами и обязанностями, люди и к Богу свои отношения определили тоже, как права и обязанности. Угодничая перед сильными людьми, мы и живую веру в Бога заменили "угождением" Богу. Всегда в душе рабы, мы и слово "раб Божий" поняли в буквальном смысле и христианскую добродетель смирения превратили в душевное холопство, забыв слова Христа: "Я уже не называю вас рабами... но друзьями". И даже исполняя заповеди Божий и делая добрые дела, мы смотрим на это, как на взятку, которую даем Богу, чтобы получить местечко на том свете. Можно ли удивляться после этого тому, что не только люди, но и сами священники даже, принимая Таинства, нисколько не изменяются и остаются все такими же, как были. Если бы апостол Павел посмотрел на нас, то тоже бы назвал нас "имеющими образ благочестия, силы же его отвергшимися". Но не все на свете подлецы, глупцы, кощунники, торгующие благодатью, их даже меньшинство. Есть много искренних людей. Они благоговейно принимают и совершают таинства, не для фарисейства делают добрые дела, чистосердечно молятся. Получают они что-либо реальное, ощутительное, что убеждало бы их в истинности христианства? Несомненно. В противном случае, христианство исчезло бы давным-давно. Этим оно только и держится в наше время. Для примера укажу на тот факт, что духовное сословие, наиболее часто причащающееся, дает наименьший процент смертности детей и наибольший - долголетних старцев. Это сословие - наиболее живучее. Объяснять это обеспеченностью нельзя: есть сословия еще более обеспеченные. Больший процент людей умных, талантливых выходят из семейств нравственных, благочестивых. Но это все мало заметно и потому мало убедительно. А мало заметно вот по какой причине. Чтобы выстроить дом, для этого достаточно разве приобрести строительный материал и свалить его в кучу? Сколько не наваливай материалу - дома не будет. Нужен план, нужен архитектор, нужно знать, что к чему, куда и как класть, нужно обязательно строгое распределение материала. Тогда получится дом. А между тем, жизнь самого лучшего христианина наших дней представляет собой именно кучу добрых разрозненных, обрывочных дел, мыслей, одиночных чувствований, отдельных случаев исполнения Таинств и обрядов. Куча иной раз бывает и очень велика. Но строительства нет, и толку от этого материала слишком мало. Вот почему сейчас у нас нет таких христиан, в которых, сравнив их с прочими людьми, мы могли бы ясно, ярко, неотразительно увидеть всю разницу между людьми, выросшими под воздействием христианства и вне его. Нет людей, на которых мы могли бы указать пальцем и сказать неверующему: "Прииди и виждь". Нет... но они могут быть, и очень много их могло бы быть, если бы всякому ищущему Бога отвечали не словом: "Веруй", а словом: "Делай"... На дворе шел дождь. Крупные капли его бились в окно и сползали по стеклам прозрачными струйками. В комнату проникла предутренняя прохлада. Отец Герасим сидел близко к окну, и его начинала пробирать дрожь. - Господи, - думал отец Герасим, - ведь вот я же чувствую на себе силы природы, почему же нельзя так же ясно, отчетливо ощутить, увидеть или каким-нибудь другим путем познать силу Божию, ту благодать, о которой говорит христианство. Владыка говорит, что нужно только придти ко Христу, а потом все станет ясно... Владыка не понимает меня. Он не догадывается, как глубоко в меня въелся корень сомнения. Ведь сделать этот первый шаг для меня-то и есть непосильная тяжесть. Как могу я заставить себя думать, стоя перед престолом, что во мне действует Сила Божия, благодать, данная в рукоположе¬нии, когда я ничего такого не чувствую... Как я могу переделать свои глаза, чтобы они не видели хлеба и вина, а видели бы Тело и Кровь Господню? "Это - тайна". Конечно, если "это" правда, то оно и должно быть великой тайной, непостижимой уму человека. Но как убедить себя, что это действительно тайна, а не обман, что здесь действительно есть что-то непостижимое, а, может быть, тут только и есть то, что есть, что видят глаза... Я не требую полного знания, а так, ну хотя бы какой-нибудь фактик, за который мог бы уцепиться разум... Остальное можно было бы принять на веру... И решив довести дело до конца, отец Герасим высказал епископу свои мысли. Владыка помолчал и в раздумье ответил: - Тайна Евхаристии непостижима, но что это действительно Тайна, что в ней действительно есть что- то великое и пока непостижимое человеческим умом, в этом можно убедиться путем опыта и научного изучения тех изменений, которые она производит в организме человека. Под воздействием этого таинства в человеке увеличиваются его жизненные силы. Это самое действительное динамогенное средство, выражаясь языком медицины. И, по моему мнению, действие его на организм человека вполне доступно научному исследованию, вам теперь, конечно, не время заниматься им, а потому я предложу вам другое средство для того, чтобы, как вы говорите, ясно и отчетливо ощутить присутствие в таинствах особой силы, или благодати. Я предлагаю вам наблюдение над собой и над другими, именно над теми, на которых вы уже испытали все способы воздействия в целях их возрождения, над ночлежниками. Вы действовали и проповедью, и примером, и благотворительностью и пришли к отрицательному результату, а пока учили других, сами стали одной ногой в могилу. Примите теперь мой совет: поставьте себя и своих пасомых под непрерывное действие таинств, и вы получите обратный результат, достижение которого вы можете проследить разумом. Укажу и еще факт, где действие благодати доступно наблюдению. Факт этот - освящение воды. Вы служите молебен с водосвятием или совершаете крестный ход на реку. Ничего особенного, кроме обычного молитвенного настроения, вы не ощущаете, и вода тоже остается водой с тем же цветом и вкусом, а между тем результат получается поразительный. — Какой? - с живейшим интересом спросил отец Герасим. - Вы разве не обращали внимания? Освященная вода приобретает свойства, великое значение которых мы поймем тогда, когда представим себе наши реки. Во что обратилась в них вода? Города и села спускают в них все свои отбросы и нечистоты; люди и скот, омываясь, очищают свою грязь, омывают часто заразительные раны. Вследствие этого вода в реках кишит болезнетворными всевозможными микробами. И вот, все эти заразительные начала убиваются в воде молитвой и святым крестом. Освященная вода не только обезвреживается, но и приобретает противогнилостные свойства, и, кропя этой водой помещения, вы оздоравливаете воздух, производите, так сказать, дезинфекцию. И еще на многое другое можно было бы указать, что может дать человеку возможность принимать христианство не на веру только, но и разумом. Но дело не в этом... Собственно говоря, я даже не понимаю, какие тут препятствия могут быть со стороны разума? Ведь он тут ничего не смыслит. Наши естественные науки - детский лепет деревенского ребенка о своей хате, который скептически относится к рассказам городского дяденьки и считает невозможным существование дворцов, не подозревая, что дворец есть дальнейшее развитие хаты... И вообще, не понимаю я этих толков и споров о противоречии между верой и наукой, между религией и разумом. По недомыслию созданный и искусственно, а отчасти и злонамеренно раздутый вопрос. Наука - это область исследованного и известного, вера - неизвестного и неисследованного. Вот и все. Какое тут может быть противоречие? Молчал отец Герасим. То, на что указывал ему епископ, было для него ново; на это он действительно не обращал внимания. Так, совершая, например, в числе прочего городского духовенства крестный ход на Иордань, отец Герасим смотрел на это, как на символическое действие, установленное в воспоминание крещения Господа Иисуса Христа во Иордане. Да только ли это? Ведь на очень и очень многое смотрел он лишь, как на обряды, единственный смысл которых он полагал в возбуждении молитвенного настроения, а во многих действиях и совсем не находил никакого смысла. Теперь же... теперь... что же теперь? Мысли отца Герасима спутались... В груди сдавило. Ему хотелось крикнуть, но не от боли, а от радости: "Господи! Так не оставил Ты мира? Есть, значит, в нем Твоя сила. А значит, и "все" возможно"... - Друже, радость моя, отец Герасим! - раздался вдруг голос владыки, - прочь все сомнения. Вспомните своих ночлежников, свою паству. Гибнет она. Вы ее любите и от любви к ней сами по незнанию спасти ее своими силами. Теперь поняли, что без Христа нельзя, и что есть в мире Его спасающая сила. Облекайтесь же в эту силу и снова беритесь за свой труд. И доведете дело до конца. А труд ваш будет для вас теперь легок. Да, отец Герасим уже сознавал, что теперь труд, надломивший его, будет ему легок, потому что загорелась впереди яркая пламенная твердая надежда. Жизнь осветилась новым смыслом. Радостно встал он и светлыми глазами взглянул на владыку. И спокойным любящим взглядом ответил ему владыка и тоже поднялся со стула. На дворе уже светало. Керосин догорал, но в комнате было светло и без лампы. Владыка смотрел на отца Герасима и почти не узнавал в нем того священника, который стоял перед ним в церкви у амвона. Так сильно изменилось выражение его лица. Но вот наблюдательный взгляд владыки уловил на лице отца Герасима набежавшую тревожную тень. Ну что еще? В чем дело? Взгляд отца Герасима потух. Владыко, - проговорил он взволнованно, - но... Отец Герасим остановился. Слова у него не шли с языка. Говорите, - спокойно и властно сказал епископ. Владыко, я грешник... я не священник... был... - Знаю. Вы были учитель... Вы учили людей евангельским истинам. Это может делать всякий христианин, преподаватель, профессор. Когда вы благотворили бедным, лечили больных, делили их горе, вы были гуманист. Когда отпевали покойников, вы были духовное лицо, начетчик, но вы не были возродителем, освятителем людей, священником. Но зачем вспоминать об этом? "И грехов ваших не вспомянут к тому", - говорит Бог. В муках сомнения вы впадали в отчаяние и отвергались в мыслях от Христа. Теперь совесть тревожит вас, но и на это у нас есть врачевство - святая исповедь. Вы исповедались уже мне. Примите же разрешение. "Господь и Бог наш Иисус Христос, - молитвенно проговорил епископ, перекрестившись, - благодатию и щедротами своего человеколюбия да простит ти, чадо, вся согрешения твоя"... Отец Герасим с благоговением опустился на колени перед святителем... "И аз недостойный архиерей, -продолжал молитву епископ, покрыв отца Герасима, за неимением епитрахили, полою рясы и возложив на голову обе руки, - властию Его, мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь"... Спокойный и радостный поднялся с полу отец Герасим и крепко поцеловал благословившую его десницу святителя. - Смотрите, смотрите: заря занимается, - указал владыка в окно. - Пусть же будет она вам зарей новой жизни, такой же радостной, светлой. Смотрите, скоро ведь и солнце будет всходить. Ах, какая красота, в самом деле. Владыка подошел к окну. Квартирка отца Герасима стояла почти на окраине города. За двором, на который выходило окно, не было никаких полей, уходивших за горизонт, пылавший светом румяной зари. Снизу уже пробивались золотистые лучи. Через несколько времени спокойно и величаво выкатилось на небо и яркое солнце. - Ну, теперь пора и по домам, - проговорил владыка. Помолившись на образ, он взял в руки посох. Отец Герасим схватил свою шляпу и отворил владыке дверь. Широко раскрывали свои заспанные глаза спешившие на утренний базар молочные торговки, впопыхах наталкивались на шедшего по улице пешком архиерея. Одни останавливались и, разинув рот, долго смотрели вслед, дивясь такому невиданному…………. …………..Оскорбительно дерзкая выходка Афанасия Митрича, старообрядца, на владыку, казалось, не произвела никакого впечатления. Медленно поднялся он с кресла, взял в руки посох и ровной, величественной походкой взошел на кафедру. Слушатели затаили дыхание. - Возлюбленные братии, - начал спокойно владыка, обращаясь ко всем находящимся в зале, - шли два столяра по улице и спорили между собой о том, кто из них лучший мастер. Один говорил, что он лучше всех, потому что только у него одного есть действительное знание ремесла, а все прочие столяры никуда не годятся. Другой назвал своего товарища обманщиком, доказывал, что он ничего не знает и хвалил себя. Спор шел без конца... Как вам думается, братии, чем бы можно положить конец их спору и решить вопрос, кто из них, в самом деле, настоящий мастер? По-моему, надо предложить и тому и другому сделать какую-нибудь вещь, а там уж само дело покажет, кто из них лучший мастер, а может быть, и оба окажутся одинаково хорошими. Не похожи ли и мы, братии, на этих спорщиков? Доказываем мы друг другу у кого из нас находится иерархия, действительно обладающая Божественной благодатью, этой небесной силой, возрождающей и спасающей людей; сразу спорим о том, кто из нас действительно спасается, а спор наш приводит нас только ко взаимному раздражению и к оскорблениям. Спасение людей - великое дело. Христианство тем и отличается от прочих религий, что ставит своею целью спасение, возрождение людей. Христос называется Спасителем. Но понимаем ли мы, от чего именно спасает нас христианство. Я понимаю, когда во время пожара мне кричат: "Спасайся!". Это значит, что если я сейчас же не вскочу и не убегу, то огонь доберется до меня, и я сгорю, погибну. Тут нет места и времени для рассуждений, а христианство вот уже девятнадцать веков говорит человечеству: "Спасайся" -последнее, однако, и не думает двигаться с места. Равнодушно выслушивает все призывы ко спасению и благодушно рассуждает, размышляет, спорит о том, что такое спасение и т. д. На окрик -спасайтесь! - вовсе никто не думает вскочить, ..бежать, спастись... Отчего это? Дело ясно: оттого, что никто, значит, не знает об опасности, от которой нужно бежать, спасаться; а если кто и говорит, что он знает, но сам не бежит, стоит на месте, то это значит, что опасность, по его мнению, не на столько велика, чтобы от нее нужно было бежать. Не так ли? В действительности оно так и есть. Хотя мы и знаем, что христианство, говоря словами священного Писания, спасает нас от греха, проклятия и смерти, но, во-первых, знаем ли мы, что такое грех? Если бы знали, то не рассуждали бы о нем благодушно. Когда человек ранен, он не благодушествует, не рассуждает, спешит избавиться от тех неприятных, болезненных ощущений, которые причиняет ему рана. От грехов никто не стонет, не кричит, не спешит от них избавиться. О грехах только "сокрушаются", "воздыхают", "каются" и снова творят грех. Что это значит? Это значит, что по понятию людей, грех есть "запрещенный плод", который, однако, сам по себе имеет тайную прелесть, соблазняет человека, доставляет ему удовольствие, а порой и жгучее наслаждение... Тот, кто еще признает Бога, творит грех, чувствует укоры совести, происходящие от сознания того, что он нарушил волю Божию, потому что Бог запрещает творить грех. А тот, кому безразлично, есть Бог или нет Его, творит грех, не чувствуя укоров совести. У первого слишком слабое побуждение бежать, спасаться от греха; у второго совсем нет никакой причины лишать себя тех удовольствий, которые доставляет грех. Таким образом, и тот, и другой продолжают творить грех. И грех продолжает царствовать в мире, а призыв христианства к спасению от греха остается пустым звуком... Знаем ли мы, что такое проклятие Божие, от которого спасает нас христианство? Под проклятием Божиим мы обычно разумеем наказания за грех, из которых самое страшное - заключение грешников в ад. Да, действительно, если бы за каждым грешным поступком тут же следовало и наказание, то, конечно, ни у кого не было бы охоты грешить. Сказано, например: "Чти отца твоего и матерь твою"... Если бы у того, кто нагло обругал мать, тут же отнялся язык, то он в другой раз и в мыслях не допустил бы нарушения Божией заповеди. В действительности этого нет. Сквернословие у нас благополучно процветает. Отлично чувствуют себя и те, кто вместо того, чтобы идти под воскресенье в церковь, идут в театр, маскарад или даже в публичный дом. Не отличаются ничем друг от друга и те, кто ест скоромное. Даже иногда, наоборот, кто понаглее, кто беззастенчиво посягает и на чужие деньги, и на чужих жен, тот и живет лучше, а люди бескорыстные, честные живут хуже и чувствуют себя всегда скверно, потому что страдают от нравственных мук. Богословию известно это несоответствие между грехами людей и наказанием. Разрешает оно это противоречие учением о загробной жизни. Оно говорит, что грешники обязательно будут наказаны, а праведники награждены, но только на том свете, в будущей жизни. Но люди живут настоящей жизнью, а не будущей. Будущая жизнь у многих, во-первых, под сомнением, а, во-вторых, даже у тех, кто говорит, что он верует в будущую жизнь, понятие о ней слишком скудное, а потому и сами верующие в действительности предпочитают блаженству на небесах счастливую или просто удобную жизнь на земле. Таким образом, наказаний Божиих никто не боится. А относительно ада, хотя на словах чувствуют пред ним страх, но на деле никто и не думает спасаться от него... Христианство, говорим мы далее, спасает нас от смерти. В существовании смерти никто не сомневается. Смерти все боятся и хотят избавиться от нее. Даже самоубийцы не пожелали бы смерти, если бы кто-нибудь избавил их от страданий и сделал их жизнь сносной. Но в том-то и дело, что христиане все-таки умирают, и не было еще примера, чтобы из них кто-нибудь не умер. Богословие разъясняет это противоречие между христианским учением об уничтожении смерти в людях и фактами действительности. Оно говорит, что христиан¬ское учение относится к будущему. Христиане, хотя и умрут, но воскреснут в будущем, и тогда уже больше не будут умирать. Опять неизвестное никому будущее, в которое нужно верить, но в действительности мало кто верит. Опять возможность равнодушного отношения к христианству, потому, что, хотя, люди и желают спастись от смерти, но, в действительности, не видят примера спасения от нес. Что же касается будущего избавления от смерти, то тут опять представляется широкий простор для всякого рода споров, без всякой надежды придти когда-нибудь к окончательному решению. Рассматривая нашу обыденную жизнь, мы видим, что в ней к одному можно относиться безразлично, т. с. можно его делать, можно и не делать, к другому - нельзя, т. е. это другое приходится делать обязательно. Так, можно, например, пойти или не пойти в театр; следовать или не следовать моде, соблюдать или нарушать правила приличия и т. д. Но нельзя, например, нарушить при ходьбе закон равновесия, в противном случае придется упасть и расшибиться. К тому, что установлено человеком, можно относиться безразлично, но к тому, что установлено помимо воли человечества, т. с. Богом, относиться безразлично нельзя. Если человек исполняет последнее - получает пользу, а если нарушает, - ущерб. Значит, если человек терпит ущерб, страдает, то причина лежит в нарушении какого-либо закона. Так, если человек упал и расшибся, то это значит, что он нарушил закон равновесия. Мы все страдаем и мучимся. Жизнь для всех стала невыносимой. Это оттого, что нарушаем христианство. Но разобраться в причинах наших несчастий не можем, благодаря неправильным понятиям о грехе, о наказаниях, об аде и смерти. Люди понимают грех, как нечто соблазнительное, хотя и преступное. А я говорю вам: грех, или точнее его последствия, - это те недостатки, изъяны в человеке и в его жизни, которые может видеть каждый из нас: — это лысая или плешивая голова, гнилые зубы, трясущиеся руки, потливые ноги, бледное худое или, наоборот, ожиревшее, осунувшееся лицо, впалая грудь, синева под глазами, испорченное зрение, тупой слух, гнусавый, шепелявый или картавый язык, испорченное пищеварение, большой живот, расстроенная половая система, неправильное кровообращение и т.д. Это слабая память, тупой ум, извращенный вкус плохая трудоспособность, отсутствие инициативы, слабосилие и всякая фальшивость везде и во всем, это вялая неуклюжая походка, бессвязная речь, сиплый голос, бессмысленный взгляд, глупая улыбка, сонливый вид, отвратительные манеры, неприятный, безобразный вид, уродливое телосложение и т. д., Это хамство, мещанство, это та заедающая человека среда, которая принимает его, обезличивает, губит в нем лучшие его стороны. Это всякая ненормальность, неправильность в ходе жизни человека, всякая остановка в его развитии, это дисгармония в человеческой природе, всё то что ведет человека к медленному умиранию, к маразму, к умственному, нравственному и физическому вырождению. Далее, это - насморк, кашель, лихорадка, геморрой, чахотка, холера, дифтерит, одним словом, всякая болезнь, подтачивающая здоровье человека. А так как нет на свете человека абсолютно здорового, совершенного, поэтому и говорится, что все мы грешны перед Богом. Вот что такое первородный грех с точки зрения истинного понимания христианства. Этот грех у всех перед глазами, и всякий имеет возможность разобраться в том, кто, как и чем грешен. Тут нет места никакому фарисейству и ханжеству. Этот грех всеми признается и сознается. Никто не вздумает соблазняться и прельщаться им. Наоборот, все ищут от него спасения, и только немногие догадываются, что от этого-то именно греха и спасает людей христианство. Неправильно смотрим мы и на Божий наказания. На Божий суд мы смотрим со своей обыденной точки зрения, т. с. как на человеческое судопроизводство, оканчи¬вающееся или оправданием виновного, или осуждением его с изложением наказания. Забываем мы, что Божий суд состоит в том, что Свет пришел в мир. Упускаем из виду, что Бог есть неизреченное милосердие и бесконечная любовь. Бог никого не наказывает. И, тем не менее... наказания существуют и при том именно здесь, на земле... "Наказания Божий" - это те роковые последствия, которыми неизбежно сопровождается нарушение всякого, установленного Богом закона; это тс физические и нравственные страдания, которые причиняет человеку грех, это все то, что делает жизнь человека несчастливой, тяжелой и невыносимой. Ад имеет начало уже в нынешней жизни с ее всевозможными лишениями, мучениями, страданиями, с ее тоской, слезами, скорбями и горестями. Ад - это общественная жизнь, в которой задыхаются люди; это - семейная жизнь без Христа, с которой только отчасти приподнял завесу Лев Толстой в своей "Крейцеровой сонате". Ад - это безыдейная служба, бессмысленное знание, бесплодный труд, все то, что свободных разумных людей превращает в жалких "человеков в футляре". Ад - это неимение куска насущного хлеба, вынужденная нищета, голод телесный и духовный. Ад - это дряхлая, безотрадная, беспомощная, безобразная старость, уничтожающая в человеке ум и волю, притупляющая чувство, приводящая его ко второму детству. Ад - это истощенная, не производящая никакой растительности земля; это — кишащие болезнетворными микробами источники, зараженные местности, гнилые болота, зловонные ямы, нездоровый климат, вредные испарения и т. д. Мы все уже в аду. Прислушайтесь к жизни людей и вы услышите кругом плач, стоны и скрежет зубов. Найдите хоть одного здорового, жизнерадостного, цветущего счастьем человека, который от колыбели и до гроба не испытал бы и тени неудовольствия. Мы много найдем людей сытых, довольных собой и, по-видимому, счаст¬ливых. Не верьте их счастью. Это захлороформированные или загипнотизированные. Как лежащие под хлороформом не чувствуют боли, не видят ни прочих больных, ни занесенного над ними ножа хирурга, так и эти люди муки ада отстраняют от себя удобствами жизни и думают, что они счастливы, но первая же неудача, первая серьезная болезнь или незаметно подкравшаяся дряхлая старость разбивают их иллюзорное счастье, и они начинают страдать, не подозревая, что попали в ад. От этого-то "ада", в котором сидят уже все одинаково и верующие и неверующие в него, от этого, именно, ада и спасает людей христианство. Много путаницы в наше понимание христианства внесло понятие о смерти. Оно, именно, поселило в человечестве равнодушие к христианству. "Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ"... "Смерти празднуем умерщвление"... Таковы слова победных песен христиан, а смерть, как бы смеясь над ними, косит и косит людей, и слышат умирающие ее адский хохот, победные христианские клики не понимают. В настоящее время эти песни, за смысл которых люди шли раньше на костры, поются устами наемных людей, а христиане только слушают и восхищаются не смыслом их слов, а мелодией... Люди думают, что на свете существует одна только смерть, одинаковая для всех. На самом деле в мире две смерти, или, точнее, два вида смерти: смерть естественная, которой должны были бы умирать люди, и смерть неестественная, которой в действительности умирают почти все люди. Та смерть, которую мы видим почти ежедневно, -смерть, начинающаяся болезнями, кладущими человека на смертный одр, и сопровождающаяся предсмертной агонией; смерть мучительная, наводящая на человека страх и ужас, лишающая его самосознания и заставляющая бояться и трепетать приближения смертного часа; смерть, превращающая тело человека в злосмрадный труп, это -смерть неестественная, ненормальная, неправильная, уродливая, такая, которой не должно было бы быть в мире. На нее ошибочно смотрят, как на всеобщий закон природы, закон необходимого разложения составных частей на элементы, или переход от одной формы бытия к другой, от жизни с грубым материальным телом к жизни без тела. Есть еще смерть естественная. Переход этот совер¬шенно безболезнен, не предваряется никакой агонией. Человек все время сохраняет полное самосознание. Ясно чувствует, что конец его приближается, но ждет он этого конца не только без страха, с полным спокойствием, но даже с радостью; испытывает чувство, похожее на ту истому, которая наступает после трудового дня, когда начинает сильно клонить ко сну... Разложение тела после такой смерти совсем не такое, какое бывает при смерти неестественной. Там гниение, сопровождающееся известным трупным запахом. Труп в короткий срок превращается в зловонную массу, кишащую червями. А тут эти явления отсутствуют. На теле не появляется трупных пятен. Тяжелого запаху нет, наоборот, иногда сильно слышится ароматный дух. Самый процесс разложения затягивается иногда на сотни лет. Неестественную смерть человека можно уподобить не созревшему зерну. Оно присыхает к скорлупе, которую приходится отдирать с трудом. Если бы зерно одарено было человеческою способностью чувствования, то оно испытывало бы те же муки, которые переживает человек в минуты отделения души от тела при неестественной смерти. Смерть естественная похожа на выслушивание вполне созревшего зерна, которое беспрепятственно отделяется от скорлупы и само спешит упасть в землю. Христос попрал смерть неестественную, как причину всех мук человека в дальнейшей его жизни. Христианство зовет людей спасаться от этой неестественной смерти, действительно спасает, дает им возможность достигать смерти естественной, т. е. свободного и радостного перехода к другой форме бытия, к иной жизни. И от греха, и от проклятия, и от смерти люди спаса¬ются силою Господа нашего Иисуса Христа, Мы веруем, что этой силой облечена иерархия, и спорим только о том, какая иерархия, старообрядческая или право¬славная. Спорим без конца, без результата. Не сегодня и не вчера начался этот спор. Решим же этот вопрос так, как разрешили спор тех столяров, о которых я упомянул вначале. Теперь мы знаем, отчего спасает людей христианство. Идите же и спасайте людей. Сможете это сделать, значит, и у вас есть сила Божия, и ваша иерархия благодатна. А тогда нам остается только подать друг другу руки, чтобы дружней взяться за совместною работу, за великое дело возрождения и обновления людей. Если не сможете и увидите спасающихся у нас, не упорствуйте: идите к нам... А миссионерские беседы, как не достигающие цели и только развивающие страсть пустого словопрения, я с нынешнего же дня закрываю"... В каждом языке есть много слов, означающих предметы, которые существовали когда-то, но теперь исчезли, вышли из обихода повседневной жизни. Люди не выбрасывают этих слов из лексикона, сохраняют их, как наследство от предшествовавших поколений. Не видя предмета, который обозначало когда-то это, утратившее теперь свой смысл, слово, люди составляют на основании тех или иных данных предположительный образ того предмета, и смотря по тому, как воспроизведен предмет, толкуют слово так или иначе. Но вот, роясь в пыли археологических раскопок, человек находит самый предмет. С недоумением смотрит он на него и невольно восклицает: "Так вот это и есть то самое... а я думал"... И странным кажется человеку, какое, в самом деле, имел он право так думать... В таком, именно, недоумении сидели слушатели миссионерской беседы. Владыка давно уже кончил свою речь и сошел с кафедры, а в зале продолжала царить тишина. Никто не пошевельнулся. У всех в голове мелькала одна и та же мысль: "Так вот это и есть то самое... а мы думали"... И все думавшие, вслед за поставленным многоточием, спешили разобраться в своих думах, и невольно спрашивали себя, какое в самом деле у них было основание думать не так, а иначе. Не думали только бывшие ночлежники. Что других приводило в недоумение, то для них было ясно, как Божий день. Владыка кратко сказал то, что пространно толковали им годами. Владыка звал людей на путь, на который они, ночлежники, давно уже вышли. Они спаслись уже из ада, и хотя грех еще не совсем был уничтожен в них, но видели они уже, что пала власть его, слабеет тьма, все видно впереди. Радость наполняет их сердца. И захотелось им поведать свою радость всем. Отец Герасим и отец Павел почувствовали настроение своих пасомых и встали со своих мест. Пасомые окружили своих пастырей. И стало у них одно сердце и одна душа. И заволновало эту душу одно могучее чувство. Как река в половодье, вышло оно из берегов, пробилось наружу и морем стройных, величественных звуков разлилось по залу. "Прейде сень законная, благодати пришедши"... - пели новодуховцы, те самые поражённые язвой бездомные, которые были поселены в построенном ими поселении, и составили единый новодуховский приход, по старинным напевом церковный догматик. Крепли их голоса, слышней становилось пение, и в такт этого пения выше и выше вздымались их груди, загорались блеском глаза, просветлились лица. С удивлением смотрела публика на этих людей, которые так твердо и уверенно пели о пришедшей благодати, и чувствовала она, что благодать действительно пришла к ним... А в голове у каждого носилась все та же недоуменная мысль: "Так вот это и есть то самое"... |
